Константин Ковалев-Случевский
Химическая формула музыки
А.П. Бородин
(заметки к биографии)
|
А.П. Бородин.
|
Знаменитая "Могучая кучка", кроме всего прочего, оправдывала свое
название и тем, что в состав этого замечательного музыкального кружка входил
поистине могучий человек – Александр Порфирьевич Бородин. Высокий, огромной
физической силы, на светских приемах всегда привлекавший внимание своей
красивой статной внешностью, он, когда носил длинные, опускавшиеся концами
на подбородок черные усы, был похож на былинного Алешу Поповича, а в те
времена, когда отпускал пышную бороду – на легендарного богатыря Илью
Муромца.
Во всё, за что он ни брался, он вкладывал сверх естественную энергию,
богатырское терпение, граничащее с нетерпением. Многое давалось ему, еще
большего он не успел. А ближним его казалось, что он сумел прожить несколько
жизней...
Когда у Имеретинского князя Луки Степановича Гедеонова, проживавшего в
Петербурге, на 61-м году жизни родился внебрачный сын, он решил записать его
за своим камердинером Порфирием Бородиным. Так Саша Бородин оказался
крепостным своего собственного отца. Впрочем, перед самой кончиной тот
отпустил его на волю.
Рос он у своей родной матери – солдатки Авдотьи Константиновны Антоновой,
слывшей красавицей. Средств, оставленных Лукой Степановичем, было
достаточно, чтобы дать сыну хорошее образование. Еще в детстве Саша говорил
по-французски, по-немецки и по-английски. Музыка же была естественным
дополнением к его домашним урокам.
Саша не был сверх впечатлительным, но всегда тихим, кротким. Увлеченность
чем-либо всегда отличала его. Если обычно ребенок, поиграв во что-либо,
забивает об объекте своего интереса, то Сашины занятия и привычки оставались
за ним на долгие годы. Он был порывист, но в меру, хотя домашним не всегда
были понятны его странные выходки.
С первым его музыкальным сочинением, написанным в 9-летнем
возрасте, связана и история его первой любви, предметом которой оказалась
одна "взрослая особа". Звали ее Елена. "Саше приходилось, танцуя с нею,
обнимать ее колени, - вспоминала Е.С. Бородина, - дальше роста его не
хватало. Но как ревновал он ее, когда она танцевала с другими! В честь ее он
тогда же сочинил польку Helene..."
Как любил он играть со своими друзьями на фортепиано в четыре руки!
Занимался также на флейте, самостоятельно освоил виолончель, и даже сочинял
для этих инструментов. Но вместе с подобными увлечениями в его душе, а
значит и в его быту, прорастала еще одна страсть, поглотившая затем добрую
половину всех его жизненных сил.
Об этой страсти позднее напишет В.В. Стасов: "чуть не вся квартира была
наполнена банками, ретортами и всякими химическими снадобьями. Везде на
окнах стояли банки с разнообразными кристаллическими растворами. И Сашу
Бородина даже немножко за это преследовали: во-первых, весь дом провонял его
химическими препаратами, а во-вторых, боялись пожара".
Позже, когда Александр Порфирьевич войдет в полосу зенита своей славы,
друзья будут переживать за эту раздвоенность, которая, как им казалось,
станет его роковым знаменем. Но никто не мог предположить, что не было
никакой раздвоенности, что наоборот – было подлинное единство в образе
мышления, в поступках этого одаренного человека. Он просто мог слишком
многое. Он был любвеобилен и плодотворен...
До сих пор, когда разговор идет о Бородине, задают следующие вопросы.
Потеряла бы что-нибудь химическая наука, если бы его не было?
Что стало бы с русской музыкальной культурой, если бы он целиком отдался
науке?
Если попытаться ответить на них, то мы сумеем отразить лишь количественную
сторону его личности, никак не качественную, не суть его души. А душа его
была беспредельна. Окружающие обожали его. Хватало его на всех и на вся.
Но оглянемся назад и переберем хотя бы количество освоенного им.
Итак, Бородин – химик. Он был учеником Н.Н. Зинина – гения русской
химической школы, академика, первого президента Русского физико-химического
общества. Зинин не поощрял Бородина музыканта, он публично заявлял, что
видит в нем своего преемника. Молодой ученый оправдывал его надежды. Он был
практиком, он все стремился вместить в свои могучие ладони, проверить,
ощутить.
И тут перед нами предстает его другое амплуа: Бородин-врач. Ординатор
второго военно-сухопутного госпиталя, патолог и терапевт, отчасти
токсиколог. 3 мая 1858 года он получает степень доктора медицины за
диссертацию на тему "Об аналогии фосфорной и мышьяковой кислоты в химических
и токсикологических отношениях". Затем он оставляет медицинскую практику и
уходит в науку.
Его перу принадлежат более 40 работ по химии. Нового в своей области он
привнес столько, что хватит на несколько иных судеб: изобрел один из способов
получения бромзамещенных жирных кислот, впервые в истории получил химическое
соединение – фтористый бензоил, одновременно с начальными тактами своей
первой симфонии он первым разработал пути исследования уплотненных
альдегидов, он нашел метод определения азота в органических соединениях и
даже сконструировал азотометрический прибор.
За границей, куда он часто выезжал на международные научные конгрессы или по
несколько лет работал, его хорошо знали. Там он сходится с И.М. Сеченовым и
Д.И. Менделеевым. Его статьи расходятся в итальянских, немецких и
французских научных журналах и периодике. И когда позднее он выезжает за
границу уже как музыкант, уже как автор исполняемых перед почтенной
европейской публикой симфонических произведений, его принимают за другого
Бородина, никак не предполагая, что химик и композитор – это он, Александр
Порфирьевич и есть...
А.П. Бородин.
Набросок
неизвестного художника
Когда Бородин-музыкант познакомился и подружился с Балакиревым, ставшим его
наставником, ему частенько приходилось туго, ибо основатель "Могучей кучки"
требовал серьезнейших занятий в композиции. Он со своей стороны считал
музыку основным призванием Бородина. Он доказывал ему важность этого дара и
просил его оставить науку, как это сделали остальные. И Кюи, и Мусоргский, и
Римский-Корсаков. В свое время сам Балакирев – отверг математику,
Римский-Корсаков вырвал из сердца морское офицерское прошлое, весь этот мир
кругосветных плаваний с его приключениями и юношескими надеждами. Кюи,
отстроив за долгие годы кубические километры фортификационных сооружений, в
глубине души поставил крест на своем поприще военного инженера.
Но не тот человек был Бородин. Не с теми мерками «подходили» к нему его
друзья. Наука никогда не мешала ему. Скорее наоборот.
Он всегда увлекался чем-либо всерьез и уходил в новое предприятие с головой.
Но темперамент кавказца, заставлявший его браться за дело сразу, горячо, с
места – в карьер, редко дозволял ему достигать заветной цели. Он
разбрасывался талантами и временем, как будто был бессмертным.
И действительно, со свойственной ему энергией он мог в один день – с утра
писать музыку, а к вечеру составлять цепочку каких-нибудь сложных химических
формул.
Он мало писал текста, почти не рисовал. Все, что он вычерчивал на бумаге,
было оформлено в виде замысловатых знаков, таинственных для всех
непосвященных.
Таков был стиль его мышления. Он записывал чувства на нотном стане, а мысли
– в образах химических структур. Лиги, такты, соединительные линии, точки
беспорядочно разбросанных по странице нот, их многообразные переплетении и
связи, неожиданные превращения и перемещения, дающие в конечном итоге новую
молекулу или клетку, новую жизнь какой-либо задушевной мелодии, напоминали
ему связи между химическими частицами или объемные структуры их геометрических
построений. Все эти сочетания, вдруг, выстраивались в великолепное здание, и
порождалось на свет нечто новое, необъяснимое и не загаданное.
Он был творцом в химии и работал подмастерьем в музыке. То и другое было его
стихией, они сливались в его душе, где происходила бурная реакция,
выделявшая огромное количество энергии, остановить которую уже никто не мог.
О поразительном факте сочетания этих двух начал в натуре Бородина говорит,
например, тот факт, что все его грандиозные начинания в области музыки почти
всегда совпадали со временем, когда он предпринимал важные работы в области
химии.
Так было в детстве, так было и во время подготовки к трудным выпускным
экзаменам в Медико-хирургической академии, когда он вдруг за короткое время
сочинил ряд романсов и фуг, а также трио для двух скрипок и виолончели. Так
было за границей, когда в периоды его научных докладов или лекций
музыкальные творения сыпались из него словно из рога изобилия. Так было в
186З году, когда, приступив к изучению альдегидов, он пишет начальную часть
первой симфонии. И в 1869 году (в этом же году его друг Д.И. Менделеев
публикует "Основы химии" с изложением периодической системы элементов),
когда он бросается очертя голову писать свою "Богатырскую" симфонию и
начинает сочинять "Князя Игоря", одновременно ощущая "кучу хлопот с
лабораториею и заказами относительно внутреннего устройства". И, наконец,
так было в том знаменательном, 1874 году, когда ему поручают руководство
химической лабораторией Академии и он неожиданно возобновляет писать давно
заброшенного "Князя Игоря", создает знаменитый "Половецкий марш" и "Плач
Ярославны"…
Он мог или работать с полной отдачей или не работать – но тоже на «полную
катушку». Сил же у него хватало на то, чтобы работать беспрерывно. Всегда
смешливый и ироничный, он любил сочинять пародии на свои собственные
романсы, а затем исполнять их публично, употребляя в тексте не всегда
удобоваримые выражения.
Юмор был его отличительной чертой. Ничто не удручало его, даже потеря
(однажды)
черновиков второй симфонии, даже неустроенность семейного быта. Впрочем,
последний момент в его жизни скрашивался счастливыми минутами. Наконец, в
Гейдельберге он знакомится с талантливой пианисткой Екатериной Сергеевной Протопоповой, которая затем станет его супругой. Они едут в Италию. Бородин
работает в Пизанской химической лаборатории Лукка и Тассинери, а Екатерина
Сергеевна играет на домашних концертах, иногда – на органе в Пизанском
соборе, где производит на публику сильное впечатление исполнением
произведений русского композитора Дмитрия Бортнянского.
В Петербурге их семейная жизнь входит в нормальную колею, дом молодоженов
полон музыки, пробирок и гостей. Это, по-прежнему, дом богатыря Бородина, со
всеми привычками и странностями его хозяина.
Римский-Корсаков, вспоминая о композиторе и его доме, писал, как они
"принимались за музыкальные действия или беседы, среди которых он вскакивал,
бегал снова в лабораторию, чтобы посмотреть, не перегорело или не
перекипятилось ли там что-либо, оглашая при этом коридор какими-нибудь
невероятными секвенциями из последовательностей нот или септим; затем
возвращался и мы продолжали начатую музыку..."
...Говорили, что он, неповоротливый и грузный, никогда ни в чем не делал
первого шага сам. Но если же подталкиваемый кем-то он делал его, то
обратного пути уже не ведал.
Химию привила ему его тетушка.
Балакирев – заставил броситься в пучину музыкальной жизни.
Даже будущая жена первой объяснилась ему в любви.
Но потом кто не поверил бы, что для него это – раз и навсегда. Смерть тоже
пришла к нему сама, и он шагнул в ее объятия сразу и бесповоротно. На
масленичном балу 1837 года, расплясавшись в русском костюме – красной рубахе
поверх темно синих шаровар, он во весь рост рухнул на пол "и мгновенно
скончался от разрыва сердца, не испустив ни стона, ни крика, словно страшное
вражеское ядро ударило в него и смело его из среды живых". "Поднимите же
его", - воскликнул врач, констатировавший смерть. Но каково же было хотя бы
просто приподнять этого огромного человека, в кончину которого еще никто не
мог поверить.
Богатырским было все то, что он сотворил, все те горизонты, которые он себе
очертил, все те образы, над которыми он работал. Его герои – такие, как
князь Игорь – это он сам, умевший употребить свою силу и свободу во славу
российской музыки, которая, по словам Стасова, была "музыка русская, новая,
великая, неслыханная, невиданная", и вместе с тем, мощная и величественная,
ясная и благородная, доходчивая и бесконечно правдивая. Она и поныне
открывает нам глаза для понимания судеб лучших сынов российской истории.
Он работал медленно, не спеша. Первую симфонию писал 5 лет, вторую - 7.
"Князя Игоря" Бородин создавал 18 лет, но так и не закончил. Н.
Римский-Корсаков и А. Глазунов дописали его оперу, премьера которой 23
октября 1890 года с триумфом прошла в Петербургском Мариинском театре.
А затем она вошла в сокровищницу русской музыкальной истории.
Не случайно долгие годы (до самого последнего времени) каждый новый сезон
Государственного Большого театра в Москве открывался постановкой этого
творения замечательного русского композитора – Александра Порфирьевича
Бородина.
-----------------------------------------------------------------
Данная
публикация является авторской работой (частично вошедшей в книги)
Константина Ковалева-Случевского (Константина Ковалева). При использовании материала
или перепечатке любых отрывков (цитат) из текста в интернете -
ссылка (действующая!)
на данный сайт и
упоминание полного имени и фамилии автора -
Константин Ковалев-Случевский
- обязательны!
С иными правами можно ознакомиться внизу страницы в разделе "Copyright".
