ГЛАВНАЯ | HOME PAGE
А.С. Пушкин
Н.В. Гоголь
Н.О. Лосский
Н.А. Бердяев
И.С. Шмелев
Г.Р. Державин
А.В. Суворов
А.Т. Болотов
Борис Пастернак
о. Александр Мень
академик Д.С. Лихачев
В.Н. Тростников
Петр Паламарчук
Всё о Бортнянском
All about Bortniansky
Максим Березовский
Гимн России и Глинка
А. Мезенец - XVII в.
Опера XVIII в.
Н.А. Львов
Скрипка Хандошкина
А.Н. Радищев
Н.М. Карамзин
А.С. Грибоедов
М.А. Балакирев
И.А. Батов
А.П. Бородин
А.П. Чехов

Константин Ковалев-Случевский

34780 прожитых дней

А.Т. Болотов

Есть одно поразительное явление в нашей культуре. Когда речь заходит о той или иной исторической личности, о человеке, который внес выдающийся или более менее заметный вклад в развитие отечественной науки или искусства XVIII—XIX столетий, о государственном или военном деятеле, то все его деяния словно бы обрываются коротенькой ремаркой, помещаемой обычно в эпилоге повествования или же в конце биографической справки: «затем он подает в отставку и уезжает в деревню, где доживает остаток своих дней».
     В самом деле, кто может твердо заявить, что знает дальнейшую, после отставки, жизнь, например, сподвижника Петра I - А.Д. Меншикова, славного адмирала Ф.Ф. Ушакова (теперь все же понемногу изучаемую), героя Чесмы А.Г. Орлова, да и самого А.В. Суворова в его селе Кончанском?
     Жизнь «государственного человека» в нашем сознании, сформированном весьма поверхностными школьными учебниками, обрывается, лишь только он оказывается вне столиц, «в деревне». А если посмотреть на судьбу человека полновесно, «изнутри»?! Оказывается, для того же Ушакова или Орлова то был не «конец карьеры», а еще одна жизнь, другая жизнь, мало понятная или вовсе неинтересная тем, кто привык не затруднять себя вниманием и лишь скользить по поверхностным пластам многослойной и многообразной в своих проявлениях русской культуры.

Судьба Андрея Тимофеевича Болотова — уникальное доказательство того, как «деревня» становится центром культуры, как жизнь «государственного» человека естественно проходит вдали от мимолетных увлечений, в трудах повседневных, в выращивании полноценного полезного плода.
     Мы говорим сегодня о Болотове порой, как о какой-то редкости, полузабытом «уникуме», некоем провинциальном «величественном гении», имя которого следует воскрешать. Обидно и совестно! Он никогда сам не стремился к блеску славы, а памятник вполне рукотворный основал сам себе своими замечательными записками «Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков».
     Труд, который он писал всю жизнь, рассчитывался, как мы видим, лишь для «своих потомков». Не уличишь тут Андрея Тимофеевича в неистовом желании хоть как-нибудь увековечить свое имя в литературе, в стремлении занять в ней «свое место»! Однако как литератор, а именно эта сторона его деятельности интересует нас в первую очередь, он оставил после себя прозу и стихи, писал пьесы, переводил, критиковал. «Записки» его — множество томов — охватывают панораму века русской истории, ибо вел он их большую часть своей 95-летней жизни...
     По отношению к российскому XVIII веку разговор о Болотове дает повод еще раз поразмышлять о вкладе поместного дворянства той эпохи в отечественную культуру. Андрей Тимофеевич был не только образцом человека, который почти с юности уходит в отставку, поселяется в своем имении и проводит в нем всю жизнь. Само название его сельца — Дворяниново — стало словно бы своеобразным символом. Образ крепостника-злодея, мрачно мелькавший в последние десятилетия на страницах учебной и просветительной литературы, никак не соотносится с тем, что некоторые из них сделали для развития науки и искусств. Эпохальный указ Петра III «О вольности дворянства» (1762 г.) возбудил к творчеству и труду новое поколение мыслителей-дворян. Право не служить, но при этом обязанность, обусловленная указом, заниматься всесторонним образованием детей, дабы не заслужить общественного презрения, а также трудиться на любой достойной ниве — это право «породило» в конечном итоге в русской литературе Фонвизина, Державина, Львова, Крылова, Хераскова, Новикова, многих-многих других, среди них нашего Андрея Тимофеевича, а в конечном итоге — Пушкина!
     Благодаря этому указу Болотов бросает блестящую карьеру, уезжает в деревню, где проживет почти 60 лет (!), где изобретает новые способы полеводства и садоводства, где станет издавать единственный в своем роде и первый в России «Экономический журнал», где создаст удивительный мир, отразившийся в его литературном стиле, который мы сегодня можем назвать «болотовским». Именно тут, размышляя о своем дворянстве, Болотов естественно приходит к пониманию равенства и единства рода людского, которое он выразит в стихотворении «Чувствования рожденного в дворянстве»:

Равно и они на свете
Суть такие, как и я,
И во всем другим подобны
Человекам на земле...

     Так, избежав суеты света, Болотов оставался многие годы один на один со своей совестью, беседуя сам с собой на бумаге. Эта исповедь стала для нас документом, благодаря которому мы можем знать об авторе почти все! Случай в истории российской словесности не частый, редкостный! О, если бы такие же автобиографические заметки оставляли многие из современных ему литераторов! Но увы...

     Труды и размышления Андрея Тимофеевича, опубликованные и воспетые еще в веке 19-м, подверглись некоторой атаке и ревизии в веке 20-м. Увлекшийся по молодости лет веком 18-м В.Б. Шкловский написал «Краткую и достоверную повесть о дворянине Болотове», которая в конце концов увидела свет в журнале «Красная новь» в 1928 году. Что привлекло уже тогда известного автора к судьбе в то время полузабытого героя? Видимо, его титанический труд и достославная почти столетняя жизнь, подумает читатель. Отнюдь. В. Б. Шкловского волновала идея. Какая? Идея развенчания «картузного», «затейного», «фокусничающего и развлекающегося» крепостника екатерининской эпохи. Почему для воплощения этой идеи он выбрал именно Болотова? На сей вопрос можно лишь в ответ недоуменно развести руками...
     В 1970-е годы о Болотове заговорили вновь. В. Лазарев публикует биографическую работу «Звезда полей, или Письма из XVIII века», пронизанную чересчур патриотическим пафосом и имеющую уклон также скорее эмоционально-убеждающий. Правда, убеждать особенно было некого, ибо на родине Болотова. В Богородицке, в Дворянинове о нем помнили всегда и хранили все, что с ним связано, как святыню.
     В то же время «просыпается» и «дремавший» до сих пор по отношению к Андрею Тимофеевичу ученый Запад. В 1976 году Оксфордский университет выпускает составленный доктором А.Г. Кроссом сборник статей англо-американских исследователей «Русская литература эпохи Екатерины Великой», который открывался работой Джеймса Райса «Записки А.Т. Болотова и история русской литературы» (J.L. Rice. The memoirs of A.T. Bolotov and Russian Literary History. Russian literature in the age of Catherine the Great, Oxford, 1976, рр: 17-45). Придирчивый ученый отметил все заслуги «деревенщика», припомнив даже и то, что он первым в России издавал кроме вышеупомянутого «Экономического журнала» – «Труды Вольного Экономического общества», журнал «Сельский житель», а также часто печатался в периодике, дружил с Новиковым, влиял на журнальные процессы, причем не прибегал при этом к особому лукавству и не подбирал слов, если требовалось выразить негодование. Некоторые ошибки и неудачи «Почты духов» баснописца Ивана Крылова Болотов определял в одном из писем просто (английский исследователь цитирует это выражение по-русски английскими буквами): «говно, а не издатели!».
     Заслуга Джеймса Райса в том, что он напомнил еще раз об уникальном грандиозном труде Болотова, имеющем всеевропейское и всемирное значение, — «Чувствования христианина, при начале и конце каждого дня в неделе, относящиеся к самому себе и к Богу». Произведение это, имеющее философско-религиозное основание, выпало в свое время из поля зрения советских исследователей, хотя требует особого внимания как одно из первых в ряду последующих работ двухвековой русской философской мысли.
     В последующее время о Болотове пишут, Болотова издают. К трудам доктора филологических наук А.В. Западова прибавились комментарии доктора философских наук А.В. Гулыги, подготовленные к выпускаемым в свет «Запискам». Появляется книга доктора исторических наук В.Н. Ганичева «Тульский энциклопедист», с особой любовью изданная на родине Болотова, в Туле, в Приокском книжном издательстве. Наконец, в приложении к журналу «Молодая гвардия» увидела свет книга А.Б. Иванова «Искусство созидательной мудрости» — еще один биографический очерк о Болотове. Надо сказать, что очерк А.Б. Иванова отличает сжатость, насыщенность и конкретность, а также особая стилистика языка, весьма приближенная к стилистике прозы самого Андрея Тимофеевича. Это и увлекает и подчиняет читателя повествования.
     Важно отметить и объяснение автором книги «Искусство созидательной мудрости» сложности и противоречивости близкой дружбы Болотова и книгоиздателя, писателя Новикова, которых связывала взаимная симпатия и душевная близость. Однако бывали в их отношениях и не очень приятные минуты, о которых сам Болотов писал так: «Как по счастию был я о его масонстве... извещен, то тотчас проникнул все его сокровенные намерения, и отнюдь не желая дать ему взложить на себя узду и осел, тотчас принял все нужныя с сей стороны предосторожности; и потому на вопрос его тотчас ему ответствовал, что нет и что я никогда не был ни масоном, ни другим каким сектистом. Не успел он сего услышать, как и начал было подъезжать ко мне, по пословице говоря, на полозках, и убаивать меня обыкновенными баснями и прельщать меня пышными выгодами их братства, дружества, добродетелей и всего прочего, и заговаривать, чтоб я также вступил в их общество, с уверением, что я по качествам, знаниям и достоинствам своим смог бы скоро получить между ими знаменитое достоинство...» Болотов ответил Новикову отрицательно — раз и навсегда, но тут же предложил ему вновь свою руку и дружбу, которая продлилась всю жизнь, и особенно в самые трудные для Новикова времена.
     Однако к числу невольных «недостатков» книги А.Б. Иванова, как, впрочем, и других книг о Болотове, необходимо отнести их литературно-эмоциональную описательность по форме и некую «защитительность» по содержанию. Словно бы нужно доказывать всему свету смысл и важность трудов Болотова. Нам же кажется, что пора эта давно прошла и сейчас гораздо было бы интереснее и важнее включиться в серьезный разговор и разбор самих произведений тульского энциклопедиста, проникнуть в его философско-эстетическую систему, дать ему всестороннюю оценку не как «забытому сельскому дворянину», а как представителю определенного периода в развитии русской культуры.
     Не дана еще оценка и не сделан серьезный разбор таких сочинений А.Т. Болотова, как «Детская философия, или Нравоучительныя разговоры между одною госпожою и ея детьми», или уже упомянутых «Чувствований христианина». Впрочем, проблема эта распространяется, наверное, за грани литературы и попадает в область науки — литературоведения.
     Есть, правда, важные темы, связанные и с иными сферами искусства. Одна из важнейших — музыка в жизни Болотова и его семьи.
     Жизнь Болотова и его «Записки» всегда были камнем преткновения для тех, кто упорно объяснял и доказывал, что расцвет русского музыкального искусства начинается только с М.И. Глинки, что до этого, в XVIII веке, в России не только музыкальной эстетики и критики, но и широкой музыкальной жизни и глубокой традиции в сфере классической музыки не существовало, а если она и была, то в зародышевом состоянии. Когда утверждалось это, наша современная музыкальная наука еще не имела в своем распоряжении многих работ Н.А. Львова, материалов И.А. Крылова, набросков и писем Г.Р. Державина, часть из которых не опубликована до сих пор. Вместе с «Записками» Болотова эти документы открывают нам пласт удивительно напряженного творческого музыкального быта — споров, поисков, профессиональных разборов и оценок. Национальная композиторская школа уже сформировалась в конце XVIII столетия. Выросли и исполнительские силы. Об этом ведают нам записки иностранцев — современников Болотова — Якоба фон Штелина, Гинрихса и других.
     Штелин, например, подробно писал о русских «дилетантах»: «Многие молодые люди и девушки знатных фамилий обучались в то время не только игре на клавикорде и других инструментах, но и пению, добившись в короткое время больших успехов. Так, молодая княгиня Кантемир (сестра известного поэта, — К.К.) играла не только труднейшие концерты на клавесине и аккомпанировала с листа, но пела также сложнейшие арии... Князь Петр Иванович Репнин играл на флейте и, обладая необыкновенно приятным тоном, чистой интонацией и беглостью, выступал в исполнении труднейших соло и концертов. Три брата князья Трубецкие исполняли прелестные трио на скрипке, клавесине и виолончели, а дом Строгановых в Москве — весь звучал музыкой... Даже некоторые из слуг, отчасти для застольной домашней музыки, были обучены игре на разных инструментах...» Штелин не раз рассказывает об оркестрах, составленных из «дилетантов из придворных кавалеров и русской знати». Он называет Черкасову, братьев Нарышкиных, Строганова, Олсуфьева, Теплова, Ягужинского и «различных офицеров императорской гвардии». Музыка все больше и больше становилась неотъемлемой частью повседневности.
     А что же сам «деревенщик» Болотов? Как проходила его «культурная жизнь» вдали от российских центров?
     Как и многие соотечественники, Болотов создал в усадьбе небольшой хор певчих и инструментальную капеллу. Традиции застольной и парковой музыки в усадьбе соблюдались свято, и это было уже общепринятой нормой. «Никогда еще так много не утешались всеми своими музыками, — писал Болотов, — как в тогдашнее... время. Все они доведены были уже до довольного совершенства, и нам оставалось только ими утешаться... Редкий день проходил, в который бы не доходило у нас до оных дело».
     На этом Андрей Тимофеевич не остановился. Он обучал настоятельно музыке своих детей, особенно же сына — Павла, который оставит нам позже и свои «Записки», правда, не столь подробные, как отец, ибо вести почти ежедневно записи у Павла Андреевича хватило духу лишь на один 1789 год. Неслучайных людей встречаем мы в «музыкальной» усадьбе Болотова в ту пору: знаменитый оркестр из усадьбы Бибикова, исполнявший у Болотова много раз самые различные сочинения; судя по «Запискам» — писателя и музыканта Василия Алексеевича Левшина, друга семьи и соратника Андрея Тимофеевича; известного преподавателя музыки и исполнителя Фаера, одного из лучших наставников музыкальной молодежи не только у Болотова, но и в усадьбе Шереметьевых, в их знаменитом театре.
     Какая музыка звучала здесь? Моцарт, Гайдн, Плейель, Сарти и многое другое, все самое интересное, самое лучшее. Играли и сами хозяева, играли ежедневно, часами. Такое поразительное проявление культурного духа не было свойственно лишь семье Болотовых. Из «Записок» видно, что в музицировании участвовали соседи, гости. О них мы не знаем почти ничего, ибо они не вели, подобно хозяину, записей...
     Итак, жизнь Андрея Тимофеевича Болотова хорошо известна нам, благодаря сохранившемуся наследию. Но достаточно ли легко мы можем ознакомиться с ним? Ведь издается оно не ахти как. Дореволюционных выпусков вообще не достать. Да к тому же его сочинения разбросаны по многочисленным, ныне редкостным журналам. В наше же время в наиболее полном составе они не выходили вовсе.
     До некоторой степени эту задачу решил двухтомник сочинений тульского энциклопедиста. И опять отличились земляки Болотова. Издание вновь вышло на родине просветителя. Теперь, уже не по рассказам и не по пересказам, а из первоисточника мы можем нарисовать в воображении портрет этого поистине редкостного в нашей истории деятеля культуры.
     Конечно, не всякий человек возьмет на себя добровольный труд хронометрировать пусть даже собственную жизнь. День за днем вести записи — особая работа. Общее количество почти всех мемуаров деятелей культуры российского XVIII века поместится едва ли не в один том, исключая «Записки» А.Т. Болотова, ибо он словно стремился восполнить тот пробел, который так или иначе мог возникнуть в сознании потомков.
     Подсчитывая часы и дни своего бытия, Андрей Тимофеевич однажды записал: «Мне при начале сего (1793-го, — К.К.) года шел 55-й год и 19804-й день моей жизни». Скончался же Болотов 4 октября 1833 года. Не знаю, подсчитывал ли он в последние месяцы жизни «миги» своего бытия. Но ко дню кончины им было прожито, по моему подсчету, 34780 дней. Срок, отпущенный ему, был поразителен. И употреблен он был — с честью и славой...

Данная публикация является авторской работой (частично вошедшей в книги) Константина Ковалева-Случевского (Константина Ковалева). При использовании материала или перепечатке любых отрывков (цитат) из текста в интернете - ссылка (действующая!) на данный сайт и упоминание полного имени и фамилии автора - Константин Ковалев-Случевский - обязательны! С иными правами можно ознакомиться внизу страницы в разделе "Copyright".

-----------------------------------------------------------------