ДРУГАЯ РУБЛЕВКА
Тайны Царского пути
Виртуальное путешествие во времени и пространстве
ТЕКСТ КНИГИ: из главы
7, продолжение
Глава
седьмая. ЛЮДИ И ВЛАДЕНИЯ
Пожалуй, самое интересное для некоторых «почитателей» Рублёвки, это сведения
о именах и судьбах людей, которые там обитали и обитают. Как говорится,
пересуды и слухи правят миром (особенно с помощью разгоряченного
воображения). Обывателю интересно всё: кто, где, когда, с кем, как, в каком
месте, в каком доме, за каким забором, сколько раз, почему, для чего, и
самое главное – были ли там ещё какие-то «соучастники».
Учитывая тот факт, что некоторые регионы Рублёвки являются режимными
объектами и там располагаются госдачи или правительственные резиденции, мы
не можем «внедриться» с особым пристрастием во внутреннюю жизнь тех или иных
усадеб. Информация закрыта. Да разве можно себе представить бытописателя,
например, рублёвской дачи Сталина где-нибудь в 1930-е годы! Даже если бы
такой смельчак нашёлся, он не смог бы ни узнать реальные подробности, ни
опубликовать затем хоть строчку. И попал бы в лучшем случае совсем на
«другую» Рублёвку, как говорится, не столь отдаленную, на расстоянии всего
нескольких тысяч километров от столицы.
Для освещения указанной нами темы – люди и владения – можно пользоваться
открытой информацией (не только документальной). Есть публикации и в обычной
прессе, и в «жёлтой». Ею переполнен интернет, особенно там, где любят
размещать разнообразный «компромат».
Склоки и пересуды, перемывание костей и доносительство, угрозы и оскорбления
– всего этого хватает в достатке. Вроде и богачи, и им «хорошо живется», а
не позавидуешь! Уж если всё «хорошо», то кто-то обязательно сделает так,
чтобы «жизнь мёдом не казалась». И самое интересное, что это будет или
сосед, или «подружка», или собственная прислуга, или преданный «почитатель»…
Зависть страшная штука, господа! Но кроме зависти чёрной, есть ещё и зависть
другая, бытовая. Я бы назвал её так: «что было бы, если бы и я?!». То есть
люди реально хотят знать – как живут сильные и богатые мира сего, те, кто
правит, рулит, покупает, владеет и влияет. Главное – не политические склоки,
не финансовые махинации, не постельные романы или интрижки, а (что самое
удивительное) – как устроено хозяйство, каков интерьер дома, во что
одеваются, на какой машине ездят, к какому врачу или косметологу ходят,
каковы последствия очередной пластической операции, какие домашние животные
обитают в доме, сколько прислуги. В конце концов – как всё это им
(«богатеям») досталось? А можно ли и мне так жить, или попасть в число
избранных, или устроиться к ним на работу?!
Люди зачастую хотят хотя бы мысленно приблизиться к рублёвскому мифу.
Буду ли я в этой главе развивать эту тему?
Отвечу уклончиво: и да, и нет. «Да» – потому что иногда без мелких деталей
или подробностей просто не обойтись. «Нет» – потому что нас будет
интересовать нечто более значительное и даже более интересное – почему и как
наши герои стали теми, кем они стали, и какую роль сыграла в этом та же
Рублёвка.
А за гламурным интерьером обыденной жизни рублёвского обывателя,
приукрашенной сусальным золотцем – прошу в casualное пространство некоторых
произведений облегчённого жанра, который, естественно, имеет право на своё
существование. Мы же пойдем по пути non fiction, а потому вымысел не станет
довлеть над виртуальным пространством нашего повествования.
Итак, тихие и не предвещавшие великих бурь времена начала XX века стали
продолжением расцвета уже описанного нами западного «дачного Подмосковья».
Появились в печати многочисленные романы, связанные с теми или иными
«дачными историями» или «курортными подмосковными адюльтерами». Лучше всего
это удавалось Чехову.
«Звенигородская Америка» – так писали на цветных открытках того времени –
привлекала на Рублёвку множество людей. Отдыхающие гуляли вдоль берегов
Москвы-реки, где старина превратилась в место экскурсий и «променадов».
Паломники устремлялись в монастырские гостиницы в окрестностях Звенигорода и
Воскресенска. Именно тогда в здешних парках или на окружающих тропах
возникли «обрыв Танеева» и «мостик Левитана», скрытые от посторонних глаз
«аллеи любви» и «тихие долины», что-то вроде будущих бунинских «тёмных
аллей».
Природа становилась все более привлекательной, особенно в связи с новыми
тогда открытиями (об уникальности местного климата и источников минеральной
воды). В сторону Звенигорода, в ближайшие окрестности Москвы «на лето»
устремляются люди разных сословий — дворяне и купцы, духовные лица,
известные музыканты, художники, писатели. Среди них Чехов и Левитан, Танеев
и Шаляпин, Чайковский и Рубинштейны, Суриков и Саврасов, Глазунов и Рихтер,
наконец, Скрябин и Пришвин. Известно, что только разных дворянских усадеб по
Рублёвке начала XX века было несколько сотен! До переворота 1917 года, на
протяжении нынешней Рублёвки можно было найти несколько имений,
принадлежавших императорской семье. Это, например, Ильинское, Усово,
Ромашково и Знаменское. Князья и графы, бароны и высшие сановники – все
находили себе тут небольшой кусочек счастья.
Что-то манило сюда. Не только климатом и природой. «Дух звенигородской земли
впитал в себя величие русской культуры», — отметил писатель-эмигрант Борис
Зайцев.
И это «что-то», сей «дух земли» мы не можем обойти стороной в нашем
повествовании.
Мы расскажем лишь некоторые подробности из жизни наиболее интересных людей,
связанных с Рублёвкой. Эту тему можно продолжать (что мы и сделаем в
дальнейшем). И автор будет благодарен всем, кто поможет своими историями или
дополнениями (не говоря уже о документах), для того, чтобы панорама
рублёвской жизни раскрылась в своей многогранной полноте. .................................................................
(полностью тексты глав см. в книге)
Пушкин – агиограф
А.С. Пушкин.
Портрет работы П.Ф. Соколова
Пушкин по Звенигородской дороге из Москвы ездил не единожды. Рублёвка была
для него знакомым путём, причём с самого детства.
Ранние годы в сельце Захарове — у предков Ганнибалов — это уже много раз
повторенный рассказ из жизни поэта. Однако проживание здесь развило у поэта
особый интерес к окрестным местам, к Звенигороду и Саввино-Сторожевскому
монастырю, что отмечают различные исследователи. Повышенное внимание к
здешней истории было связано исключительно с детскими впечатлениями.
Они же и повели его сюда вновь по Звенигородскому тракту, ещё раз, уже в
1830 году. В эти годы он вдруг возьмёт и проделает работу
историка-археографа — переведёт на современный русский язык краткое Житие
преподобного старца — основателя монастыря в Звенигороде.
Зачем?
Случайного поэт ничего не делал. И тут всплывает некая едва заметная тема...
А уже давно старец Савва будто «мелькал» среди его строк.
Считается, что прямое отношение к обители в конце будущей Рублёвки имеет
один его стихотворный набросок 1822 года, называемый так: «На тихих берегах
Москвы».
На тихих берегах Москвы
Церквей, венчанные крестами,
Сияют ветхие главы
Над монастырскими стенами.
Кругом простёрлись по холмам
Вовек не рубленные рощи,
Издавна почивают там
Угодника святые мощи.
Не меньшее значение для определения связки Пушкин—Звенигород имеет и другой
его поэтический набросок — «Вечерня отошла давно» (1823).
Трепе[щет] луч лампады
И тускло озаряет он...
Оба наброска, по мнению пушкиноведов, стали частью замысла поэмы
«Братья-разбойники», отрывок которой автор позднее все же напишет и
опубликует. Древний текст Жития игумена Саввы Сторожевского (и не только
тот, с которым работал поэт) подтверждает эти мысли. В одном из чудес,
описанных агиографом XVI века Маркеллом Безбородым, строгий игумен ложится
спать, совсем как у Пушкина:
Уже и сам игумен строгой
Свои молитвы прекратил
И кости ветхие склонил,
Перекрестясь, на одр убогой.
Старинные звенигородские предания, связанные с преподобным старцем Саввой,
видимо, могли лечь в основу какого-то большого замысла. Все больше
склоняющийся к духовным темам в последние годы своей жизни, Пушкин понимал,
что есть творческие идеи, которые должны «подождать» своего часа. И когда он
взялся за перевод Жития Саввы Сторожевского, используя для этого текст из
публикации Дмитрия Ростовского и Пролога, он уже знал, для чего это делает.
Конечно же, его привлекали не исторические изыски и архивные поиски.
Звенигородский чудотворец, скорее всего, мог стать прообразом какого-то
будущего героя новой поэмы или большого прозаического произведения.
Однако мирские планы (в случае с памятью о Савве) вновь не взяли верх. Имя
старца в творческом осмыслении поэта в полной мере для потомков так и не
прозвучало.
Если внимательно прочитать Житие, переложенное Пушкиным, то можно прийти к
выводу, что великий поэт предстает перед нами как исследователь
древнерусской агиографии. Он не просто перевёл, но именно переложил с
церковнославянского на современный ему литературный язык древнее Житие
старца Саввы. Причём переписал его набело, видимо, готовя к публикации или
для осуществления какой-то другой важной работы (об этом, увы, мы ничего
пока не знаем). Автограф беловика и по сей день хранится в Пушкинском Доме в
Санкт-Петербурге. К сожалению, многие ценители творчества поэта даже не
знали об этом, так как у данного пушкинского текста в советский период нашей
истории была не простая судьба.
Считается, что за это переложение автор «Евгения Онегина» взялся в начале
1830-х годов, когда Житие попало к нему в руки. Текст переложения
публикаторы произведений Пушкина обходили стороной, особенно в XX столетии,
когда даже академическое издание сочинений поэта о нем «забыло».
Естественно, ведь это касалось жития святого, мощи которого были тогда
разорены (но позже найдены и возвращены на своё место), а основанный им
монастырь — закрыт.
Поэт взялся за чтение «Книги житий святых на три месяца вторыя»,
подготовленной когда-то к печати Дмитрием Ростовским. Здесь был помещён
текст Жития игумена Саввы, отличный от того, что написал Маркелл Безбородый
ещё в XVI веке. Пушкин приводит текст по «Прологу» XVII века, на который
ссылался и Дмитрий Ростовский. Его переложение кратко, без описаний чудес,
связанных с именем святого. Краткое изложение, как мы уже говорили, было
явной «заготовкой» для какого-то будущего произведения, которое так и не
было написано. Исследователи заметят лишь «нечто мелькнувшее» в уже
упомянутом нами более раннем отрывке из его незаконченной поэмы о
братьях-разбойниках, да ещё в беловике «Евгения Онегина», где вдруг отец
русской душою Татьяны будет назван загадочно — «смиренный грешник Сава
Ларин». О «смиренном старце Саве» (именно так, по-старому, в подлинниках, с
одним «в») и повествовали когда-то древние жития.
Приведем короткий текст переложения А.С. Пушкин, названный им «Преподобный
Савва Игумен», полностью.
«Декабря 3. Преставление преподобного отца нашего Саввы игумена святыя
обители Пресвятой Богородицы, что на Сторожех, нового чудотворца.
Из Пролога. Преподобный отец наш Савва от юности своей Христа возлюбил, а
мир возненавидел и, пришед к преподобному Сергию, принял ангельский образ и
стал подвизаться, угождая Богу постом, бдением, молитвами, смиренномудрием и
всеми добродетельми, желая небесная блага приять от господа. Многие
искушения претерпел он от бесов, но победил их помощию вышнего и над
страстями воцарился. Тогда, по наставлению учителя своего, великого Сергия,
отошёл он от обители Святыя Троицы и поселился в пустыне на горе, называемой
Сторожи, в верху Москвы-реки, в расстоянии одного поприща от Звенигорода и
сорока от града Москвы. Там святый иночествовал в безмолвии, терпя ночные
морозы и тяготу жара дневного. — Услыша о добродетельном житии его, многие
иноки и люди мирские от различных мест начали к нему приходить, дабы жить
при нём и от него пользоваться. И принимал он всех с любовию, и был им
образец смирения и иноческих трудов, сам черпая и нося воду и другие
потребности правя, научая тем братию не лениться и не губить дней своих
праздностию, изобретательницею всего злаго. Потом некий христолюбивый князь,
пришед к блаженному отцу Савве, умолил его построить храм на том месте и
сумму, нужную на создание оного, дал святому. И святой прошение князя
исполнил и построил храм честного и славного рождества Пречистой Богоматери
и обитель пречудесную и великую для душеспасительного пребывания в ней
иноков. Там он добре пас во имя Христа собранное стадо, водя оное на пажить
духовную, и быв некогда единожителем божественному Сергию, сотворил многие
добрые дела о Господе. В поздней старости впал он в болезнь телесную и,
недолго пострадав, призвал братию и поучал их божественным писаниям,
наказывающим хранить чистоту телесную, иметь братолюбие, украшаться
смирением и прилежать посту и молитве. Тогда поставил им в игумены одного из
учеников своих и всем братиям заповедал пребывать у игумна в послушании и в
повиновении. Наконец дав им всем мир и последнее целование, в добром
исповедании предал душу в руце Божии декабря 3 го дня, во всем благоугодив
Владыке своему, Христу. Услышав о преставлении святого, князья и бояре, и
окрест живущие, и все христолюбивые граждане Звенигорода стеклись с великой
любовию на погребение отца, принесши с собою больных своих, и, проводив его
псалмопением надгробным, положили его с честию в им построенной церкви
Пресвятой Богородицы, на правой стороне. Честные его мощи и до нынешнего дня
многие и различные исцеления источают приходящим с верою, во славу Христа,
Бога нашего, угодниками своими и по преставлении их преславные чудеса
творящего, ему же слава ныне, и присно, и во веки веков, аминь».
Подписи Пушкин не поставил. Он обычно подписывал своим именем собственные
стихи и прозу. А под житиями святых их творцы – агиографы – автографов не
ставят… Так, по крайней мере, ему казалось. Хотя в Средневековье и позднее
это правило частенько нарушали, вспомним Епифания Премудрого, Пахомия
Логофета или Маркелла Хутынского, легко рассказывающих о самих себе и своём
труде в качестве агиографов.
Но Пушкин поступил по-другому…
Данная публикация отрывка из
книги "Другая Рублевка" является
авторской работой
Константина Ковалева-Случевского (Константина Ковалева),
вышедшей в печатном виде. При использовании материала
или перепечатке любых отрывков (цитат) из текста в интернете -
ссылка (действующая!)
на данный сайт и
упоминание имени и фамилии автора -
Константин Ковалев-Случевский
- ОБЯЗАТЕЛЬНЫ!
С иными правами или возможностями публикаций можно ознакомиться внизу страницы в разделе "Copyright".
