Житие или биография?
О жанрах современной агиографии и
литературно-исторической публицистики
Беседа историка и
писателя
Константина Ковалева (Ковалева-Случевского) с известным
журналистом,
ответственным редактором "Церковного вестника" Сергеем Чапниным
приводится полный текст беседы,
часть которой не вошла в газетную публикацию
по причине большого объема материала; не вошедшие в
публикацию тексты
выделены светло-синим цветом
Православная
литература, создаваемая в разных жанрах, сегодня заполняет прилавки как
церковных, так и светских книжных магазинов. Но процесс «сближения»
православного автора и читателя не всегда гладок. Иногда возникают
неожиданные проблемы, вплоть до взаимного непонимания. И не только потому,
что, например, невоцерковленный читатель может не понять проповедей
автора-священника. Но и потому, что церковный читатель порой может быть
удивлен тем, как можно говорить о традиционных темах на современном
православном литературном языке. Эту тему ответственный редактор газеты
«Церковный вестник» Сергей Чапнин обсуждает с историком, писателем и
культурологом, автором книг «Бортнянский» и «Савва Сторожевский» в серии ЖЗЛ,
Константином Ковалевым (Ковалевым-Случевским).
— Константин Петрович, очевидно, что у современного
читателя изменилось восприятие истории, особенно, если сравнивать с
россиянами, жившими лет 100–150 назад. В частности, нынешний читатель ждет
научно обоснованных подробностей, реальных деталей. Писатель призван
рассказывать о подвижниках и деятелях Церкви не в общих словах, но
максимально конкретно и в связи с другими историческими событиями. Однако
все это не характерно для, скажем, средневековой, то есть традиционной
христианской литературы, особенно житийной, агиографической.
Можно сказать и иначе. В прежние времена человек находился внутри
церковной традиции, и если он читал жития, то ему важны были какие-то штрихи
к духовному портрету, не более, он не нуждался в бытовых деталях и
подробностях. Тексты воспринимались буквально, духовно, но не исторически.
Сейчас многое изменилось. И навязывая современному читателю средневековое
восприятие, мы часто терпим поражение. Мы не убедительны. И в
действительности жития многих наших святых известны сегодня очень малому
кругу людей. Как изменить эту ситуацию? В частности, это касается и
преподобного Саввы Сторожевского, о котором до недавнего времени почти
ничего не было известно, кроме краткого жития. Как строилась ваша работа над
книгой о нем? Вы стремились к соединению исторической достоверности и
духовной убедительности повествования?
— Это очень серьезный вопрос. Мне, как историку и литератору,
приходилось искать ответы почти ежедневно. Сверхзадача — написать книгу о
русском святом, о преподобном Савве Сторожевском, 600-летие преставления
которого мы отмечаем в этом году. Обычный литератор вряд ли за это возьмется
— святость совсем не простая тема, а историк скажет — мало фактического
материала. Как быть?
Да, современных читателей интересует
история, но одновременно, как это ни странно, она их и не интересует. Что я
имею в виду? Вот пример: прихожу я в издательство, и мне говорят – давайте
напишем книгу о 14-15 веках. Но нам нужен острый сюжет, современные диалоги,
быстрые действия, битвы, любовные интриги, и чтобы это было завлекательно,
интересно. Короче говоря, нужен «читабельный бестселлер», нечто даже не
фэнтэзи, а такое себе псевдоисторическое чтиво. Я спрашиваю: а как же
реальная история? Ответ: зачем, если это будет скучно и никто читать не
будет… И как быть автору?
Вернемся к церковным житиям.
Между прочим, жанр житийной литературы существует вполне официально в
литературоведении, имеет свою традицию, но для светского человека довольно
непрост в восприятии. Если выпустить сборник старинных житий, то он будет
раскуплен православными читателями, но не светскими. Есть еще и
настораживающая статистика, которая говорит о том, что, например, радио и
телевидение на религиозные темы слушают и смотрят 1–2% населения. Это очень
мало. Что же делать? Как писать на житийные темы так, чтобы большее число
читателей проявляли к ней интерес, вникали, и чтобы это было еще и
интересно. Это не значит, что надо писать жития вообще по-другому. Ничего
подобного. Нужно суметь все это совместить. И это задача, которую я ставил
перед собой. Ведь житие иногда называют «словесной иконой», в тексте житий,
как и на иконе, многое изображается символически, не реалистично. В житийном
изложении земных дней святого часто вообще нет цифр, дат, фактов, иногда
даже и точных географических названий. Можно ли все это совместить с
реальными событиями истории?
В примере с преподобным Саввой Сторожевским только такое сопоставление жития
и реальной истории помогло сделать некоторое количество открытий, увидеть
многое как бы со стороны, свежим взглядом. И когда имена Юрия
Звенигородского, Дмитрия Донского, митрополита Киприана, преподобных Сергия
и Никона Радонежских, Саввы Сторожевского и Андрея Рублева, а также легенды
и документы о Тохтамыше, Тамерлане или о ханах Золотой Орды тех времен
совместились в одной рукописи, оказалось, что значение жизни и деятельности
Звенигородского чудотворца для церковного и для светского человека может
стать более ясным и понятным. Это не исключает существования привычного
жития святого. Просто одновременно нельзя забывать о жанре, который можно
назвать даже не биографией (хотя, что плохого в этом греческом слове, ведь
мы же говорим о житиях — агиография), а жизнеописанием. Вот, пожалуй, самое
подходящее определение.
— Примечательно, что в самом начале нашей беседы
возник образ читателя. Увлечь, заинтересовать его — это важная
педагогическая задача. Нужно выразить и какую-то концепцию, например, важную
для истории Церкви или монастыря, основанного преподобным в Звенигороде, и
при этом — сделать это доходчиво для светского человека.
— Конечно, меня благословили на эту работу. И у меня в процессе работы
сформировалось два образа читателей. Один — это простой человек, который
сидит на кухне, пьет чай, смотрит телевизор и почитывает книгу. А другой — это проницательный и мудрый монастырский настоятель или, скажем, наместник,
игумен, который гораздо более серьезно погружается в текст книги.
— В таком случае, должно быть и два уровня
восприятия текста?
— Это получилось само собой. Кто-то увидит одно, а кто-то — другое. Поэтому
самые первые строчки книги — именно об этом. В Саввино-Сторожевский
монастырь как-то пришел молодой поэт Александр Пушкин и был так всем
поражен, что написал «Житие Саввы Игумена», важный текст, который в
советское время исключали из всех его собраний сочинений. А потом, через
некоторое время, в Звенигород приехал врач, который лечил людей, писал
рассказы, затем прославился, но никогда не упоминал о преподобном Савве. Это
был Антон Чехов. Вот вам два разных восприятия духовного мира. Многие
смотрят на одно и то же, но кто-то видит, а кто-то не видит. Когда мы едем
по Рублевке, по шоссе, которое сейчас застроено дачами-дворцами и невероятно
дорогими магазинами-бутиками, то все-таки мы должны знать, что этот путь
заканчивается Звенигородом, то есть монастырем, где лежат мощи преподобного
Саввы. И один человек, когда едет, думает: сейчас я остановлюсь и куплю себе
бриллиантовый перстень в ювелирном магазине. А другой скажет: я не буду
останавливаться, поеду до самого монастыря, ведь это и есть цель моей
поездки. Вот и вся разница. А я хотел написать такую книгу, чтобы ее читали
и тот и другой. В связи с этим есть и еще одна
проблема. Мы часто называем православной литературой – литературу церковную.
Например, проповеди, размышления, богословские труды. Но почему нельзя
отнести к православной литературе большой пласт светской русской литературы,
например, 19-го века. Тогда большая часть писателей были православными. Мы
же не можем из православных вычесть того же Гоголя, Достоевского, Пушкина,
Лескова и т.д., а в 20 веке Шмелева или Бунина. Почему же мы их не продаем в
православных книжных церковных магазинах? Я, к примеру, стал православным
человеком еще в 1970-е годы, прочитав «Братьев Карамазовых» Достоевского.
Начало этого романа, когда происходят беседы в Оптиной пустыни со старцем,
для меня было, говоря современным языком, просто «шоковым». Когда я читал
эти диалоги, мне, светскому человеку, это оказалось очень нужным. И эта
книга сделала для меня больше, чем любые богословские труды, которые я тогда
также усердно читал. Спрашивается, что же есть православная литература?
Необходимо поддерживать эту традицию, автор должен уметь «держать интерес» читателя и писать
художественные произведения, оставаясь при этом, например, в русле «житийности»
и сохраняя православный взгляд на мир. А мы иногда слишком «зацикливаемся»
на скучновато назидательном языке...
— и слащавом благочестии...
— Мы не обязаны писать, скажем, на языке XIX века. Ведь и язык Пушкина для
современного молодого человека — как бы резко это не звучало — весьма
устарел. Я помню, в начале 1990-х годов на телевидении была создана группа,
которая должна была следить за соблюдением правил русского языка (что очень
важно и сегодня). Но просуществовала эта группа меньше года. Ее упразднили.
А обсуждалась следующая проблема: на телевидении нужно говорить современным
языком, но его не надо портить или изменять. Это очень важно. Если сегодня
мы будем излагать историю литературным языком XIX века, мало кто будет это
читать. Но именно в православной литературе мы многое продолжаем излагать
языком даже не XIX, а XIV или XVI века. Древнерусский язык, точнее
церковно-славянский, продолжает существовать, он сам по себе ценен, он
прекрасен, великолепен, но, используя только этот язык или только его
«интонации», мы сейчас разговаривать с молодежью уже не можем.
Подстраиваться под нее тоже не следует. Но надо иметь чувство языка — такта,
стиля, вкуса, если хотите.
—
Как можно определить жанр вашей книги? Это литературная публицистика или
художественное произведение?
— Вообще жанр книг, выходящих в серии «Жизнь замечательных людей», принято
называть так — научно-художественная биография. У меня в ЖЗЛ уже третья
книжка вышла, готовлю четвертую. То есть — текст художественный, но
содержание — исторически выверенное, а если и с гипотезами, то с максимально
возможными фактологическими доказательствами, с соответствующей
библиографией. Я как историк отвечаю за все, что я написал.
Но если честно, то я не включил в издание книги нечто
существенное, что потом как-нибудь верну, может даже в серии ЖЗЛ. Меня
натолкнул на это Маркелл Хутынский, прозванный Безбородым, автор первого и
главного жития прп. Саввы Сторожевского, которое он написал в 16 веке. Он
увлекался краесловием и краегранесием, то есть всякими шифровками. Это было
интересно и необычно, и я решил ввести нечто подобное в повествование. Но
потому убрал, чтобы не усложнять. Начались бы всякие споры вокруг этого, и
они бы помешали непосредственному восприятию нового материала о самом прп.
Савве Сторожевском. Мне было важно,
чтобы люди больше узнали о преподобном Савве Сторожевском. В этой книге
много нового: гипотез, подходов, датировок и т.д.
И еще о жанре. Пишу и чувствую, что сама по себе вводится личная
составляющая, публицистический взгляд автора. Мне ведь нередко приходится
выступать в современной прессе и на телевидении. И я решил — пусть будет
публицистика. Но какая? Ее, наверное, не назовешь сугубо церковной или
богословской, слишком светской или чисто научной. И тогда я нашел такую
формулировку: это историческая реконструкция, где я пытаюсь восстановить
события, иногда — через свое личное восприятие. Публицистика с воскрешением
исторических реалий. Можно называть это жанром исторического расследования.
Это вовсе не детектив. Хотя не стоит пугаться этого, ведь детектив и
православное мировоззрение вполне могут совмещаться, возьмите «Преступление
и наказание» Достоевского — настоящий детектив, написанный православным
писателем, причем гениально! Мое историческое расследование — это попытка
вместе с читателем отправиться в путешествие по XIV–XV векам, по монастырям
той эпохи, по страницам жития преподобных Сергия Радонежского, Саввы
Сторожевского и Андрея Рублева, в годы строительства Звенигорода и его
замечательных соборов. Попытка встретиться с людьми, которые побеждали
ордынцев и волжских булгар, которые могли создать новую православную
цивилизацию, да и вообще могли бы повернуть историю Руси в другом
направлении, и мы освободились бы от ордынского ига лет на 50 раньше. Но все
это по какой-то причине не было осуществлено. Почему так произошло? Ответ на
этот вопрос и предложил саму форму повествования.
— Когда вы говорили о житии преподобного Саввы, то
упомянули такое понятие как «словесная икона». Давайте остановимся на этом
подробнее. Какие краски в этой иконе надо особо выделить? Что в образе
преподобного особенно достойно внимания?
— Православные всегда воспринимали преподобного Савву как великого духовного
подвижника, одного из образцов благочестия, монастырского старца, схимника.
Последние дни его жизни проходили в пещерке, которую он вырыл на горе
Стороже, и на этом месте до сих пор стоит его скит, его пытаются
восстановить, насколько хватит средств. Замечательное место! Одно из
сокровищ России. Туда надо любому россиянину съездить хотя бы раз в жизни. А
для меня в процессе работы подтвердились вновь еще несколько вещей.
Во-первых, что он чудотворец. Некоторые чудеса случались и при его жизни,
хотя большинство происходило уже после кончины. Это важная тема в книге —
благая память о человеке, как бы жизнь после смерти, когда именно житие
определяет людское признание. Во-вторых, он являлся также прозорливцем, то
есть, он реально предвидел важные события. Он благословил Юрия
Звенигородского на поход против Волжской Булгарии, и это способствовало
спасению Руси от полного уничтожения полчищами Тамерлана. Если бы Железный
Хромец пошел на Москву, от нас бы не осталось ничего, и мы бы здесь не
беседовали. Эти события развивались одновременно с тем, когда принесли икону
Владимирской Божией Матери, был основан Сретенский монастырь на Кучковом
Поле (на Лубянке). Моление перед иконой и союзничество князя Юрия с
Тамерланом, прозорливо увиденное преподобным Саввой, определило важнейший
поворот в русской истории. Можно даже сказать, что преподобный Савва
Сторожевский в некотором смысле был серьезным и большим политиком. Он умело
управлял устройством новой звенигородской цивилизации, а также ввел понятие
«благочестивого княжения». Как ученик Сергия Радонежского и последователь
исихазма, он предлагал вариант нравственного управления на Руси. Как нам
сегодня нужно подобное учение в политике!
Это особый разговор и его можно
развивать. Кроме того, прп. Савва Сторожевский мудро благословил князя Юрия
Звенигородского на женитьбу с дочерью последнего великого князя Смоленского
Юрия Святославича – Анастасией. Таким образом, князь мог унаследовать еще и
Смоленск, и Русь бы стала огромным государством, расширившись в сторону
Запада. Увы! Старший брат – Василий – был против этого, и отдал Смоленское
княжество Литве. На 200 с лишним лет! И только Алексей Михайлович в 17 веке
вернул Смоленск, и сделал это, в войне с Польшей, с иконой Саввы
Сторожевского в руках. Кроме того, царь снял со Смоленской ратуши часы с
колоколом и повесил их на звоннице Саввино-Сторожевского монастыря. Колокол
сохранился по сей день. Единственный подлинный колокол, который остался от
всей истории этой обители, остальные погибли в советское время.
С кончиной прп. Саввы, на мой взгляд, закончилась эпоха Дмитрия Донского. В
один год преставился он с великой княгиней Евдокией, вдовой князя, которая в
монашестве приняла имя Евфросинии. Потом начались феодальные войны,
междоусобицы. И история Руси пошла по-другому пути…
— Завершается год 600-летия преставления старца.
Книга вышла. Работа уже завершена или будет продолжение повествования?
— Я столкнулся с одной очень интересной вещью. Был объявлен всероссийский
конкурс «Дети — Савве». В нем приняли участие тысячи школьников, писали
сочинения, присылали рисунки и картины. Они во множестве заходили на мой
сайт, где собрана коллекция новых материалов о преподобном Савве
Сторожевском. Никто не ожидал такого результата. Я, как член жюри по
литературной части, читал тексты авторов от 8 до 16 лет, и не мог сдержать
слезы умиления. С трудом удалось выбрать шесть победителей. Это было очень
непросто. Принимать решение пришлось с болью в душе. Я бы наградил всех!
Дети иногда умеют писать так, как взрослые не смогут. Вот вам и вариант
продолжения. Для многих из них это может стать ступенью для литературного
созревания. Глядишь, и появится хотя бы один или два талантливых
православных писателя. Вот будет отрада, значит, все было не зря.
И еще. В России была хорошая традиция и преемственность среди церковных
историков. Но где нынче глобальные труды по истории Церкви? Церковная
историческая наука как будто немного приостановилась. Надо растить таких
авторов. Потому что историческая наука требует профессионализма. И многие
вещи, которые раньше легко принимались, теперь нужно объяснять и доказывать.
У нас сейчас встречаются такие доморощенные писатели, иногда даже при
церквях или монастырях, которые думают, что они историки, хотя на самом деле
не являются таковыми, не знают ни историографии, ни палеографии, ни
источниковедения, не говоря уже о геральдике, топонимике, нумизматике или
ономастике. Ведь любительское краеведение и историческая наука — разные
вещи. В XIX веке в нашей Церкви это хорошо понимали.
Буду писать продолжение. Я бы хотел показать всю полноту картины возможной
русской православной цивилизации той эпохи — эпохи русского духовного
возрождения, Димитрия Донского, преподобного Сергия Радонежского и, конечно
же, — Саввы Сторожевского.
Церковный вестник, № 23 (372), декабрь, 2007
/ Чтение
http://www.tserkov.info/numbers/reading/?ID=2380
