Константин Ковалев (Ковалев-Случевский)
Загадки Звенигородского Чудотворца
(опубликовано:
Литературная газета, 25 июля 2007 г., №30 - 6130, стр. 15)
В этом году в России отмечается знаменательная дата: 600-летие кончины
преподобного Саввы Сторожевского, основателя известного монастыря в
Звенигороде, одного из самых почитаемых на Руси святых старцев. Программа
всероссийских торжеств включает различные события, которые будут происходить
каждый месяц. В год юбилея в серии «ЖЗЛ» выходит новая книга писателя и
историка, постоянного автора «ЛГ» Константина Ковалёва: «Савва Сторожевский.
Жизнеописание: факты и мифы, предания и гипотезы». Это одна из первых полных
и подробных биографий Саввы Чудотворца, написанная в жанре увлекательного
художественно-исторического расследования. С именем духовного подвижника
связаны судьбы многих известных людей России, включая государственных
деятелей, писателей, художников, музыкантов, кинорежиссёров. Звенигород
всегда «притягивал» к себе «мыслящую публику», тех, кто искал ответы на
многие самые сокровенные вопросы бытия. Проанализированные автором реальные
источники и легенды раскрывают отдельные тайны нашей древней истории.
Предлагаем вниманию читателей некоторые полемические отрывки из данной
книги.
Тот, кто не хочет внимать шёпоту вечности, будет
внимать её громам.
С.Н. ТРУБЕЦКОЙ
Много лет назад в подмосковный Звенигородский монастырь зашёл
задумчивый молодой человек, приблизился к его святыням, а чуть позднее
прочитал и переписал по-своему старинное Житие основателя обители – игумена
Саввы. Это был поэт Александр Пушкин.
Спустя некоторое время один студент-медик, можно сказать по распределению,
попал в город Звенигород и устроился работать врачом в местной больнице. Он
много трудился, вёл дневник, создавал рассказы и фельетоны о сельской жизни
и стал потом известнейшим на весь мир литератором. Но ни разу, нигде и
никогда он не вспоминал ни о соседнем монастыре, ни об имени преподобного
Саввы. Это был писатель Антон Чехов.
Так же и в нашей памяти. Один человек что-то видит, а другой говорит – здесь
ничего нет интересного. Пытливый паломник скажет: меня интересует и мне
важна внутренняя жизнь и чудеса, связанные с житием почитаемого старца. А
историк-исследователь заметит: мне нужно точно знать – имена, цифры, факты и
ссылки на документы, без этого всё просто не имеет смысла и ценности. И оба
будут правы, хотя каждый – по-своему. Соединить же всё вместе, почувствовать
в результате такого синтеза приближение к правде и даже к истине – непростая
задача.
Экспедиция по поиску исторических ценностей, отправленная в 1918–1919 годах
в Звенигород, могла бы закончиться некоторыми пусть и важными, но не столь
существенными находками. Если бы вдруг не обнаружилось то, что стало
настоящей сенсацией и будет потом будоражить умы учёных людей.
Один из исследователей заглянул в заброшенный сарай неподалёку от собора
Успения, что на Городке. Разбросанные доски среди обычного хлама и мусора
первоначально не привлекли его внимания. Однако он приподнял наиболее
запачканную, что была сверху. Увиденное поразило знатока. На него смотрели
глаза Спасителя, лик которого едва проглядывался из-под вековых наслоений и
почернения.
Так были найдены остатки знаменитого Звенигородского чина, который позднее
большинство специалистов отнесут к трудам великого русского иконописца.
Почти без сомнений учёный мир заявит: Андрей Рублёв!
Спас Звенигородский. Икона работы
Андрея Рублёва. Конец XIV - начало
XV века
Очень часто в научной и художественной литературе встречаются
утверждения: вот эти люди, жившие в одно время и в одном месте, наверняка
знали друг друга и встречались лично. Вызывают улыбку подобного рода
заявления, хотя бы потому, что, к примеру, если в одной семье растут
несколько детей или в одном доме живут несколько соседей, то они уже не
просто «встречаются». Они, даже не желая того, не могут не знать друг друга!
А если говорить о Древней Руси и эпохе конца XIV столетия, то не стоит
забывать, что тогда в стране жили не сотни миллионов человек – население
исчислялось гораздо меньшими масштабами. Люди не просто «пересекались». В
центральных городах или, скажем, монастырях все знали друг друга поимённо!
Вот почему, когда мы говорим о старце Савве Сторожевском и об иконописце
Андрее Рублёве, то замечания вроде «они могли видеться и наверняка знали
друг друга» становятся в некотором роде странными. Всё было в значительной
степени серьёзнее. Этих людей связывало почти десятилетие совместных деяний,
поисков, трудов, а также духовного и, можно даже сказать, творческого
общения. Они не просто «знали» друг друга, а бок о бок, вместе создавали
новый мир, новую духовную культуру, новые традиции, предлагали свежие
концептуальные подходы к устроению мирской и церковной жизни. И сегодня
можно смело утверждать, что весь звенигородский период жизни и творчества
преподобного Андрея Рублёва был озарён уникальной возможностью совместной
деятельности и духовного общения с чудотворцем Саввой Сторожевским,
повлиявшим не только на создание фресок и икон этого периода, но и
сформировавшим всё дальнейшее творческое мировоззрение иконописца.
Почему-то старец Савва был в сознании потомков и исследователей его жизни
словно «сам по себе», а иконописец Андрей Рублёв – в другом «измерении».
Прославленные иконы вообще представляли интерес где-то в сферах истории
искусства или изучения идей «троичности» Сергия Радонежского.
Вышеперечисленные имена и их творения обсуждались учёными и почитателями,
мысль бродила вокруг да около, всё было «близко», как в детской игре –
«холодно», «тепло», «теплее». Но не «горячо»!
Разве иконы Рублёва не были найдены в Звенигороде? Разве они не были
написаны им во времена обитания там Саввы Сторожевского? Разве не висели они
в иконостасах храмов на Городке и горе Сторожи?
Всё так и было.
Но почему же тогда мы следуем какой-то «логике Андрея Тарковского», которую
он применял, снимая фильм о Рублёве?! Я имею в виду то, что мы придумываем
реалии, которые на самом деле были совсем другими! Мы считаем Андрея Рублёва
в эти времена таким зрелым иноком-иконописцем, что он вовсе не нуждался ни в
чьём духовном водительстве. Почему-то Звенигородский чин он в первый период
своей жизни – в 1390-е годы – написал «сам по себе». А вот знаменитую икону
«Троица» – в начале 1420-х годов, в период своего расцвета, он без влияния
Сергия Радонежского написать никак не мог! Не странная ли логика? Ведь
Сергий Радонежский скончался аж за три десятилетия до этого – в 1392 году! С
тех пор прошло не только много лет, но и сама реальность переменилась
достаточно сильно. Сменилось поколение церковных архиереев, произошли
глобальные изменения в русском великокняжеском престолонаследии, начались
долгие «феодальные войны» и смута, связанная с наследством Дмитрия Донского.
Но Андрей Рублёв почему-то взял и написал «Троицу» именно чуть ли не по
«наказу» преподобного Сергия.
Тогда по чьему наказу он написал «Спаса Звенигородского»? Сам додумался,
вроде как бы по Тарковскому – независимая творческая личность в русском
Средневековье (что очень далеко от реальности)? Не раз обсуждалась тема –
мог ли иконописец (иногда именуемый «художником») творить в конце XIV
столетия сам по себе? То есть выбрать собственный, отличный от других стиль
и использовать его в своих иконах или настенных росписях? Ответ известен
давно. Не мог. Стиль письма, конечно, отличался заметно. Феофан Грек – это
не Андрей Рублёв. Но стиль – одно, а образ, сущность, идея – другое. Замыслы
чаще всего возникали в голове заказчика, а стиль воплощения был уделом
иконописца. Ещё лучше, когда они делали работу бок о бок, совместно. А когда
это были ещё и выдающиеся люди, то результат выходил соответствующим.
Савва Сторожевский. С росписи
алтарной части Рождественского собора Звенигородской обители
Скажем так (причём без претензий на звание первооткрывателей): сегодня можно
утверждать, что вдохновителем, наставником и в некотором роде духовным
путеводителем Андрея Рублёва в 1390-е годы, в период его трудов в
Звенигороде по росписи и созданию иконостасов для каменных храмов Успения на
Городке и Рождества Богородицы в соседнем монастыре, был не кто иной, как
преподобный Савва Сторожевский. По крайней мере этот факт уже нельзя
отрицать, хотя можно с ним и не соглашаться. Игумен Савва делал многие вещи
в те времена вместе с князем Юрием Дмитриевичем Звенигородским. Это они
задумали также построить каменный храм над ракой Сергия Радонежского в
Троицкой обители. Ведь Савва Сторожевский был одним из первых учеников
Сергия, а князь Юрий – его крестником. Москва тогда не подумала о своём
заступнике и духовном покровителе, а Звенигород взял да и сделал – построил
и украсил. Этот замечательный собор радует сегодня тысячи паломников. Сюда
на закате жизни направился в своё время Андрей Рублёв. Для этого храма он
написал икону «Троица». Так кто же мог подготовить для этого почву? Где и
как могла зародиться идея не просто общерусского почитания Троицы, которую,
как известно, развивал преподобный Сергий, а написания самой иконы с таким
необычным для того времени сюжетом? Сюжетом Единения – перед лицом
возникающей братоубийственной войны за права наследования нераздельного
целого – будущего Великого княжества Московского!
Мог ли предвидеть это Сергий Радонежский перед своей кончиной так много лет
назад?
Но это не только предвидели, но и знали другие: князь Юрий – наследник
престола – и преподобный Савва. Те, кого уважали и опасались (Юрия как
первого из наследников), кто имел силу духа и мощь строить новую
Звенигородскую Русь, кто создавал невиданную крепость и возводил один за
другим исполненные «велелепием» храмы. Они ведали, к чему могли привести
междоусобицы и братские раздоры.
Утверждаю, что главным вдохновителем иконы «Троица», созданной иноком
Андреем Рублёвым, был, конечно же, Савва Сторожевский. Не говоря о
Звенигородском чине, который мы сегодня можем видеть в Третьяковской галерее
лишь фрагментарно. И «Спас Звенигородский» (знаменитый «Русский Спас»), и
«Троица» давно стали символами России.
Не стоит умалять наследие и забывать тех, кто этого достоин.
Не так ли?
Известно, что понятия «Московская Русь» в тот самый период, когда она,
собственно, и возникала – в XIV–XV веках, – вообще не существовало. Оно
появилось лишь в XIX столетии и введено было в употребление исследователями
для того, чтобы обозначить большой период русской истории.
Московская – потому что всё «закручивалось» вокруг Москвы, включая Великое
княжество Владимирское, главные взаимоотношения с Ордой, митрополичью
кафедру и даже важнейшие течения в духовной монастырской жизни.
Почему же мы решили заговорить о Руси Звенигородской конца XIV века?
Ведь Звенигород с окрестностями не был тогда крупным княжеством, а всего
лишь удельным, подчинённым той же Москве. Или у нас есть на это какие-то
основания?
Оснований не много, но предположения есть.
«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день» – выражение известное и старинное,
пришедшее к нам из глубины русского Средневековья. Осенью, перед самой
зимой, зависимые крестьяне (то есть обычные «христиане») имели право, если
не имели долгов, уйти к другому хозяину. Святой Георгий считался
покровителем земледельцев. Так жизнь устраивалась и продолжалась.
Отменил традицию Иван Грозный. Потому и скептическое выражение появилось
после его времён, включая словечко «объегорить» (от имени Егор – Юрий).
То, что третий сын Дмитрия Донского родился в осенний Юрьев день и был
назван Юрием, также несколько символично. Всё, что он сделал в своей жизни
или сумел завоевать, запланировать, построить, привести в порядок и
одухотворить, было позднее «затёрто» его соперниками, умалено врагами,
оклеветано завистниками.
Это ведь князь Юрий Звенигородский впервые ввёл в «массовый денежный» оборот
изображение Георгия Победоносца. Причём не где-нибудь, а на монетах.
Георгий, побивающий змия, был в некотором роде автопортретом князя. Это он
на коне поражал Булгарского Змия (который буквально развевался на знамёнах
волжско-камских полков, только что побеждённых князем Юрием). Монеты
мгновенно разошлись и вошли в употребление. Русь жаждала торговли, больших
оборотов товаров, развития. Приток капитала только этому способствовал.
Что же сделал тогда его старший брат Василий, великий князь Владимирский и
Московский? Он тоже выпустил свои монеты с тем же изображением Георгия
Победоносца. Ведь официально именно он – Василий – был позднее летописями
признан «покорителем Булгар» (хотя там не был и в помине!). Как же так! Он
покоритель, а на монетах – тезоименитый святой покровитель Юрия! Стереть его
с денег уже было нельзя, уничтожить монеты также было трудно. Оставался
единственный и самый беспроигрышный способ – забрать славу Юрия себе,
поменяв местами имена в летописях.
Имена-то поменяли, но Георгий Победоносец остался. И всё равно, как ни крути
монеты, не существовало Василия Победоносца!
А позднее Георгий на коне, поражающий змия, станет символом и гербом самой
Москвы. Той Москвы, в которой не будет места потомству Юрия, князя
Звенигородского.
Неисповедимы пути исторические...
Так что же хотели построить в Звенигороде сын Дмитрия Донского князь Юрий и
его духовный отец, «первый ученик» Сергия Радонежского – Савва Сторожевский?
Отчина Юрию досталась неплохая. Звенигород и Галич, места разные, но весьма
удобные и доходные. И это было хорошо, что удел находился не в Москве и
одновременно недалеко от неё. Построить что-то новое, сакральное,
одухотворённое в большом городе было бы невозможно. А Звенигород становился
будто новой площадкой для хороших начинаний и даже, если хотите (да простит
меня читатель за столь современное слово), эксперимента.
Юрий решил построить свою Русь – Русь Звенигородскую. Не просто обустроить
доставшийся в наследство удел, а создать вариант собственного большого
правления, дабы доказать своему московскому брату, что не только может
управлять государством, но и знает, как это делать, да к тому же имеет
собственные взгляды на будущее государства.
Такую работу осмыслить и осуществить одному было немыслимо. Князя считали
человеком образованным и развитым, известны высказывания, где о нём говорили
как о правителе, начитанном книг духовных, но не «книжнике», имеющем
глубокие познания. Ему нужен был соратник и советчик. И никого ближе Юрию в
эти годы не было, кроме его духовного наставника и отца – инока Саввы.
Так они начали свои благие деяния. Как бы сегодня сказали – в определённое
время в отдельно взятом месте. Нечто вроде возведения «технопарка»
современности. Новая Русь – в особом регионе. Там, где сходились и древние
традиции, и можно было начать как будто всё сначала.
Действительно, Звенигородский удел был чем-то новым и для князя Юрия, и для
Саввы Сторожевского. Они здесь не жили ранее, они сюда пришли. Они здесь
словно начинали «с нуля». Один – умудрённый опытом старец, другой – молодой
и энергичный наследник престола. В них соединились глубокая духовность и
яркая светскость. Один считался выдающимся подвижником-иноком своего
времени, а другой – неповторимым политическим и военным деятелем.
Всё сошлось в одном месте и в одной точке – на двух холмах: Сторожи и
Городке, монастырском и городском, сакральном и мирском. Два человека – два
холма – два мира – два образа жизни. И всё это должно было стать единой
системой бытия их современника или будущего человека Руси.
Так по-новому переплетались две ветви власти. И самое главное – выковывались
возможные новые традиции «нравственного княжества», о котором давно говорили
основоположники исихазма, о чём, видимо, мечтал ещё Сергий Радонежский.
Панорама Саввино-Сторожевского
монастыря в Звенигороде
Иногда Звенигород сравнивают с Флоренцией эпохи Лоренцо
Великолепного Медичи. Мол, был такой необычный город, где Юрий Дмитриевич
Звенигородский покровительствовал всему, в том числе и искусствам. Потому и
строил, привлекал иконописцев. Даже если это и так (с очень большой
натяжкой: ведь сравнивать столь далёкие друг от друга традиции и культуры –
весьма рискованное занятие), то нельзя забывать, что при этом у Медичи был
ещё и свой «небесный покровитель», вернее, аскет-книжник, духовник-практик,
обладавший уникальной широтой взглядов и особым мировоззрением,
способствовавшим утверждению свежих идей.
Остались поразительные слова, которые сказал Савва Сторожевский Юрию
Звенигородскому. Их запечатлел Маркелл Безбородый в написанном им Житии
старца. Они представляют идеальный образец наказа правителю нового времени,
который мог превратиться после Звенигорода в правителя всей Руси. Вот они.
«Благой и милосердный Бог видев твое благочестивое княжение и смирение
сердца твоего, и любовь, которую оказываешь убогим... Пусть же и твое сердце
до конца утвердится и пребывает в любви Его. Ибо ничем так не приближаемся к
Богу, как милостью к нищим. Если будешь милостив к ним до конца, то жизнь
добром утвердишь и будешь наследником вечных благ».
Это была новая форма жизни, будущая формула правления.
Формула Звенигородской Руси.
Так – увы – и не построенной.
(Данная публикация является отрывком из
книги Константина Ковалева "Савва Сторожевский", вышедшей в серии "Жизнь
замечательных людей", в которой впервые во всей полноте собраны и
опубликованы все главные сведения о житии
преподобного Саввы Чудотворца, выдвинуты десятки гипотез, предложены новые
датировки событий; в книге можно узнать многое об основании
Саввино-Сторожевского монастыря, строительстве
Звенигорода, истории Москвы и Руси XIV-XVII вв.)
(текст данной страницы сайта
предоставляется для свободного копирования и распространения, с указанием
источника и авторства)
