|
|
К 50-летию "Литературной России" |
|
|
|
ТРИ ДЕСЯТИЛЕТИЯ С «ЛР»
В «Литературную Россию» я пришёл неожиданно, в 1978-м, и также неожиданно и тихо ушёл после принятия крещения, по просьбе руководства написав «по собственному желанию». Хотя я крестился тайно, но это был 1980-й, идеология в СМИ торжествовала, и какой-то там «православный» не должен был портить общей картины писательского мира. Ответственные руководящие лица «ЛР» вздохнули с облегчением, а я остался на улице с семьёй и двумя младенцами-детьми, без зарплаты и перспектив. Некоторые коллеги (причём и патриоты и либералы, ныне известные и даже теперь православные) смотрели мне вслед, уходящему по коридору на выход, странно при этом улыбаясь и с чувством собственного достоинства – мол, сумасшедший какой-то, с крестом на шее. Это был трудный момент в моей жизни, ведь я отдавал работе в «ЛР» всё своё время, и мне очень хотелось там остаться. Но я их понимал. И, как ни странно, этого мне было достаточно, чтобы считать себя не побеждённым.
Не скрою, я был в отчаянном положении, ведь не работать в
СССР было нельзя, а в профком литераторов я ещё тогда не вступил. Подобрал
меня писатель Евгений Осетров, взявши в «Альманах библиофила». Он вёл тогда
клуб книголюбов в ЦДЛ, а я – по соседству в ЦДА, у архитекторов. Впрочем, я
продолжал печататься затем и в еженедельнике «ЛР» – всегда и постоянно, в
отделе искусств, у Александры Пистуновой. Эта замечательная женщина, с
развитым вкусом и чувством юмора, не обращала внимания на мнения
«материалистов и атеистов». Потом она, как и Осетров, дала мне рекомендацию
в Союз писателей, и… неожиданно быстро ушла из жизни. Жаль… Собственно, с «Лит.России» у меня всё и началось – не в смысле творчества, а в смысле «писательской жизни». Недаром еженедельник когда-то назывался ЛиЖи – «Литература и Жизнь». В те брежневские времена многое «крутилось» вокруг Цветного бульвара, издательства «Литературной газеты». Тогда правил газетой Юрий Грибов, а будущий главный редактор Колосов был у него в заместителях. Коллеги трудились самые разные – от Лёвы Новожёнова до Владимира Бондаренко. Та редакция сводила вместе самых разных людей. Между прочим, это создавало особую атмосферу, и само издание выглядело вполне разнообразным. Не могу не вспомнить Наума Лейкина – ответственного секретаря, который всех держал в ежовых рукавицах. Умел работать человек. И многих научил газетному делу. И вот, с лета 1978-го, я, молодой историк, амбициозно считавший себя непризнанным литератором и непонятым поэтом, на следующий же день после окончания института попал на работу в «ЛР». Меня взяли на должность корреспондента отдела литературной жизни временно, на лето, чтобы замещать ушедших в отпуск сотрудников. В результате упорства – я заслужил открытие в газете ещё одной ставки корреспондента, и был оставлен в штате. Сидел я в кабинете с Инной Брянской – давнишним сотрудником «Лит.России», сохранившей черты былой красоты. Она была дочерью самого старого из советских поэтов – почти столетнего Ивана Брянского, знавшего лично чуть ли не Демьяна Бедного и ещё каких-то древних «певцов» пролетарской поэзии. Также за соседним столом работал Володя Ерохин – удивительный и талантливый человек, социолог школы Левады, философ, писатель и джазовый саксофонист. Он сразу взял надо мной шефство, помогал в мелочах, подсказывал. Тогда мне, считавшему себя независимым, представлялось, что служба в любом периодическом издании – коверкает «самобытный» талант. Да ещё при приёме на работу кто-то безапелляционно заявил: «Посидишь здесь – набьёшь руку, начитаешь глаз!». Слова эти меня пугали. С «набитой рукой» и «начитанным глазом» мне уже не быть поэтом, а лишь машиной по производству «штампов» – так мне тогда по наивности казалось! В «Литературную Россию» я пришёл уже с изменившимися взглядами на окружающую советскую действительность. Когда-то, в институте, я отдавал много времени педагогике и истории. Работал с детьми. Даже дипломную работу посвятил преподаванию. Но на втором курсе мне вдруг открылась абсолютно другая окружающая реальность. Когда в 1975-м в мои руки впервые попал «Архипелаг Гулаг» Солженицына и я начал его читать, то не мог остановиться весь день, всю ночь и весь следующий день. Ещё две ночи я уже не мог спать под впечатлением от прочитанного. Эта книга совершила полный переворот в моём сознании. Я ещё не знал – верить всему или не верить, но уже понимал – по-другому я больше жить не смогу. Радужные иллюзии рассеялись, наступила проза правды. Я многое «наматывал на ус», но всегда шёл своим путём и принимал самостоятельные решения. Однако, появившись в редакции советского литературного еженедельника, я уже знал – как ни старайся, всё равно долго здесь не продержишься. Особенно, если ты регулярно посещаешь один из подмосковных православных храмов…
Позже, в 1980-е – 1990-е, я печатался в «Лит.России»
постоянно и с перерывами, но никогда не порывал связи с изданием. Ведь это
было нечто «первое». А потому отношусь с трепетом к еженедельнику, к счастью
так и оставшемуся в том самом здании на Цветном, на том самом этаже, и,
между прочим, в одной из тех комнат, где 30 лет назад сидел и я. Приятно. А
многие очерки по искусству, опубликованные в «ЛР», затем вошли в мою книгу
«Имена и лица русской культуры». Вот такая «пуповина» связывала и связывает
нас в разные времена. Свежая голова
Конец 1970-х. Людей, читающих подписные в печать полосы, за
сутки освобождали от работы. Голова должна была быть реально «свежей».
Однажды кто-то из таких «голов» заметил очень серьёзную опечатку, буквально
в последний момент. На планёрке главный редактор заявил, что платит премию в
10 рублей (немалая сумма, между прочим), добавив, что будет столько же за
каждую такую найденную ошибку и в будущем. На следующей планёрке вновь
обнаружили нечто серьёзное. Через неделю – ещё две ошибки. «Спасибо, орлы!»,
– заявил шеф, исправно выплачивая премию. Спустя два месяца афера была
раскрыта. «Свежие головы» договаривались с дядей Васей из типографии (а она
была несколькими этажами ниже), тот делал ошибки, а премию делили поровну.
На бутылку хватало всем! К счастью, чувство юмора никому не изменяло, а
потому никто не был наказан, но премию платить немедленно перестали. Некролог Константина Симонова
Год 1979-й. Мне много раз приходилось быть «свежей головой» в «Лит.России». Однажды пришёл некролог о кончине Константина Симонова, в котором было написано, что он родился в 1915 году, в… Ленинграде. Подобные некрологи шли «сверху», утверждались в ЦК или Политбюро, направлялись сразу во все газеты, одинаковые.
Молодой сотрудник «ЛР», «свежая голова» Константин Ковалёв
усомнился в правильности названия города, ведь в тот год был даже не
Санкт-Петербург, а Петроград, но никак не Ленинград. Дело пошло по
инстанциям. Из «ЛР» позвонили в Политбюро, а там взяли тайм-аут – на
размышление (ведь правка затем должна была пройти по всей стране, включая
радио, ТВ и прочее). Вот ведь мелкий пакостник с Цветного бульвара, зачем он
всех по стране перебудоражил! Объявили «стоп» по всем СМИ. Мы не
уходили из редакции почти до утра – ждали ответа, как и вся центральная
пресса СССР. Наконец, раздался звонок: решили оставить всё как есть! Так и
было опубликовано везде, что младенец Константин (Кирилл) де появился на
свет в городе, которого ещё не существовало… Как я Ленина «пришиб»
На рубеже 1970 – 80-х очень активно работала цензура. Многие уже не помнят, что в конце каждого номера «ЛР» стоял номер цензора, который нёс личную ответственность за его содержание. Дело было не только в идеологии. Например, написал я небольшую заметку о встрече с писателями где-то в волжском городке, отметив, что на вечере присутствовали военнослужащие из местной части. Абсолютно безобидная информация, но зам. главного вызвал меня и час пропесочивал – зачем я выдаю такие стратегические сведения в печать! Надо держать ухо востро!
Срочную информацию из регионов мы получали по телефону.
Иногда полдня уходило только на то, чтобы дозвониться. Кто знает, тот знает
– какой это был каторжный труд. К тому же связь была настолько плохой, что
трудно было разобрать говорящего на том конце. Потому возникали и казусы,
причём со многими сотрудниками. Короче говоря, я писал информ-заметку, где
упоминалось что-то связанное Лениным (памятник, что ли), из далёкого городка
Приший. Но мне послышалось – Пришиб. Так и написал. Бюро проверки не
поправило. Прошло в печать. В итоге руководство распекало меня затем на
планёрке за «антиленинский» проступок, который меня «пришиб». Лишили премии
или что-то в этом роде. С тех пор, между прочим, я многие вещи почему-то
проверяю по нескольку раз, и словечко «пришиб» как-то странно крутится у
меня в голове, как «неизбежное наказание за невнимательность». О как. Адмирал Ушаков
Меня послали тогда в командировку от «ЛР» писать очерк о городе Темникове. Это в Мордовии, на краю Мещеры. По прибытии туда, после встреч в горкоме (так было принято – ведь я же корреспондент из Москвы!), я отправился прямиком во всегда пустой, как выяснилось, но действующий соседний храм. Три бабульки при входе настолько удивились молодому мужчине, что заявили мне, что я «по всему видать – божественный». После этого в горкоме мне предложили съездить на лодке по разлившейся реке на остров с древним монастырём. Я так и сделал. Это была знаменитая Синаксарская обитель. Обойдя всё вокруг, я заметил необычную могилу с бюстом и надписью: «Адмирал Ф.Ф. Ушаков». Тот самый? Да, тот самый, – ответил мой попутчик. В Москве я написал о его монашеской жизни во всех подробностях. Информация стала сенсационной. Тогда-то, в 1979 году, этот очерк прочитал В.Ганичев и заинтересовался последними годами жизни адмирала.
Однако в редакцию пришло письмо от местных темниковских
краеведов, что, дескать, автор неверно интерпретировал название монастыря:
ведь Синаксарь по их мнению – от «сена» и «косарей», то есть сенокосы тут
были большие. Как же иногда трудно спорить с краеведами, будучи православным
историком! В итоге меня пригласило руководство «Лит.России» и спросило: что
да как. Пришлось объяснять, что в православии есть такое понятие – синаксис,
которое в переводе с древнегреческого означает – собрание. До сих пор монахи
пользуются синаксариями – сборниками важных текстов. Отсюда и Синаксарский
монастырь. «Уж больно ты умный в этом деле», – заявил кто-то. И меня взяли
на заметку. Тогда я в реальности понял суть слов – «во многом знании многая
скорбь». Вывод: не только не разговаривайте с незнакомцами на улице
(Булгаков), но и не спорьте с краеведами-графоманами… Наука писательского жития-пития
Я изобрёл в советские времена способ, уменьшающий состояние опьянения. Благодаря «ЛитРоссии». Рассказываю. Что поделаешь, я по жизни не большой охотник выпить или напиться до самозабвения. Так было всегда, и не составляло большой проблемы, пока я не попал в «Литературную Россию». Нет-нет, дело не в еженедельнике и его сотрудниках. Дело… в писателях и их активной творческой жизни. Как корреспондент я должен был регулярно ездить на писательские торжества и литературные праздники – есенинские, пушкинские, блоковские и прочие. Первый мой такой выезд состоялся в 1978 году в Карабиху, в некрасовские места. Автобус, полный писателями, отправился из Москвы ранним утром. Затем были выступления в имении поэта под Ярославлем, стихи, песни. Ну а потом – обеды и ужины. Меня поражало, как местные предприятия умели встретить литераторов: на столе было всё, чего в советское время в магазинах найти было невозможно, от языков до икры. Но главное – изобилие водки. Причём таких радушных предприятий проезжали за день несколько. Пили много. Долго. Последовательно. С речами и тостами. Умело. Профессионально. Чтобы как-то спастись, я ещё до водки влил в себя полный стакан «Боржоми». После каждой рюмки – повторял такую запивку. Удивительно, что в итоге я почти не опьянел, утром не болела голова, и я смог быстро написать материал в газету. Это открытые – очень активное употребление «Боржоми» вместе с водкой – затем выручало меня многие годы. Но я не знал и не понимал секрета. Разгадку мне объяснил один врач много лет спустя. Оказывается щёлочь нейтрализует алкоголь. А «Боржоми» – щелочная вода. На этом принципе созданы все напитки, названные «тониками». Чем больше такой воды – тем лучше. А вот закусывать лимончиком, то есть – кислотой – значит пьянеть ещё быстрее, с ним водка впитывается в кровь с ужасающей скоростью.
Спасибо «ЛитРоссии», научила писательской жизни и выживанию!
Холодильник – один на всех
Летом, в конце 1970-х мне приходилось ездить каждые выходные в деревню под Кимры, чтобы отвозить продукты отдыхавшей там семье. В тех местах в советское время ничего вообще нельзя было купить, а дети были маленькие: один грудной, другому – полтора. Поездки происходили так. В течение недели я закупал продукты, причём - для своих, и на хозяев деревенского дома. Каждую пятницу я приходил в «Литературную Россию» с рюкзаком под 40 килограммов (мясо, колбаса, сыр, масло, сахар, дрожжи и прочее – старожилы-читатели меня поймут). Этим я загружал редакционный холодильник, который был… один на всех. Только потом я догадался – почему так радовались некоторые дамы из отдела писем, когда мне пришлось уйти из газеты. Ведь холодильник стоял у них в комнате. После окончания работы я вновь собирал рюкзак, а затем электричкой, и еще поездом по одноколейке от Вербилок, паромом через Волгу у Савёлово, пешком и частью на велосипеде – к ночи, через 5 часов добирался до деревни. А выезжал оттуда в понедельник, с рассветом, после 4-х утра, и успевал к 9.00 в газету на Цветном бульваре. Никто не знал, что для содержания семьи я ещё тогда подрабатывал дворником, иногда дежурил сторожем в своей любимой Исторической библиотеке, где прошла моя студенческая юность. Такая была жизнь, напряжённая, трудовая, творческая, но интересная. И она была бы намного хуже, если бы не тот самый – общий, с небольшой морозилкой холодильник в редакции «Литературной России».
Кто о чём, а он – о продуктах, подумает читающий эти строки.
Увы, важная продукция бывает не только писательской… Опубликовано: "Литературная Россия", №07, 15-22.02.2008.
http://www.litrossia.ru/article.php?article=2520
|
